Лунный бархат - Страница 11

— Отчасти, Женечка, отчасти. Претендовать на наследство после собственных похорон — это было бы забавно, верно? И потом — эти войны, эти смуты… Для одинокой женщины совсем непросто — а мой покровитель погиб еще в Первую Мировую…

— Попал под серебряный снаряд?

— Фи, какой же ты злой… Оставим это, прошу тебя…

— И все-таки ты богата.

— У меня есть состоятельные друзья…

«Или ты обираешь мертвецов. А может, продаешься живым? Своего рода фокус с клофелином — ночная фея упорхнула, а клиент мертв из-за засоса на шее… Ox, и весело же живется на том свете, господа!»

На улице уже совсем стемнело. Фонари медленно заполнились своим лиловым молоком. Вечер выдался более теплым, чем вчера — и моросил дождь. Водяная пыль окружила огни призрачными нимбами. На красивую пару оборачивались прохожие.

Перед тем, как остановить машину, Лиза протянула Жене бумажник.

— Платить надлежит мужчине, мой мальчик.

Женя заглянул внутрь. Зеленые купюры, кредитные карточки… Современная дама. Мертвая бизнес-вумен.

— Может, ты сама?

— Мне не хочется, чтобы о моем компаньоне говорили дурно, Женечка.

До чего ж мне везет на респектабельных дам. Ком-пань-он. Вот кто я. Фу, какая прелесть.

— Местечко это называлось «Лунный бархат». С фейс-контролем, или как это теперь говорится. Снаружи выглядело довольно обычно, а внутри… гм… Там у входа стоял охранник, здоровенный мужик в камуфляже, молодой, стриженый, рожа тупая и сонная — нормальный, тоже обычный бычара. Снаружи, как и заведение. А Лизе чинил политес — средневековый какой-то поклон отвесил. И на меня взглянул — профессионально, чтобы запомнить как бы… А я посмотрел в его бледную морду — мать моя женщина… И подумал, что в этом клубе скучно не будет.

Слова «Лунный бархат» были написаны колючей готикой, остро-голубыми мерцающими буквами над высокими дверьми, состоящими из темного дерева и тонированных стекол. Таким же голубым неоновым светом горели очень изящные чугунные фонарики справа и слева от двери. На площадке перед входом, выложенной новой фигурной брусчаткой, дожидались хозяев несколько иномарок, ухоженных, как любимые лошади.

И этот парадный подъезд в льдистом сиянии голубого неона, и эта стоянка шикарных автомобилей, и упырь в камуфляжной форме — все это вполне соответствовало бы Жениному представлению о клубе для самых, что ни на есть, «новых русских», если бы… если бы…

Если бы не оказалось, что внутри, за «контрольно-пропускным пунктом», нет ничего купеческого, евростандартного, обыкновенного. В глазах охранника, умных и цепких, мелькнуло багровое марево. За дверьми, в чудовищно высоком, как готический храм, холле, горели синими дрожащими огоньками странные свечи. Огоньки эти, похожие на блуждающие огни на осеннем болоте, почти ничего не освещали, только бросали на темный бархат тяжелых портьер живые колышущиеся блики. И в темной высоте, между невидимыми, но угадывающимися потолочными балками, колебался синеватый туман, колебалось, жило что-то, совершенно непонятное, от чьего присутствия на миг перехватило дыхание.

Из высоких приотворенных дверей в сумрачный зал тянуло сладким запахом ладана и болотной травы, снами и осенней корицей. И доносились рыдания скрипок и нежный голосок флейты, терзающий душу. Лиза сбросила на Женины руки свой невесомый зеленый плащ, и плащ вместе с его курткой вдруг, будто сами по себе, пропали непонятно куда — только мелькнуло милое бледное лицо с виноватой полуулыбкой.

Женя растерянно посмотрел на Лизу, но Лиза не собиралась ничего объяснять. Она просто подошла к дверям — и Женя отворил их.

Готический зал был полон свечей и теплого сумрака. Свечи горели обычными золотыми огоньками — и огоньки дрожали в хрустале и цветных стеклах, дробили бриллиантовые брызги. Женя шел, как во сне, в колышущемся воздухе, пропитанном ладаном, огоньками и музыкой, не чувствуя ног, не чувствуя тела — и видел только женщин, похожих на белые орхидеи. Они провожали его взглядами — и в темной влаге их глаз мир тек и качался, текли волосы, текли шелка, текла и плескалась нечеловечески прекрасная мелодия, где светлая печаль мешалась с непонятной иронией.

Маленький белокурый флейтист, одетый, как траурный паж, отняв флейту от губ, улыбнулся с невысокой эстрады. Кто-то, мутно увиденный, с русыми локонами, одетый, кажется, во фрак, целовал Лизе руки. Две девушки, хрупкие, как рисунок на изморози, улыбались Жене, что-то говорили — но он не улавливал смысла их слов, воспринимая только музыку голосов и смеха — те же флейту, скрипку, колокольчиковые всплески… Потом ему в руки сунули высокий бокал, и он машинально пригубил.

В бокале была горячая кровь.

На мгновение живая часть Жениной натуры пришла в ужас. Но уже в следующую секунду он сообразил, что кровь не человеческая. Так, баловство. Когда Женя допил бокал, голова перестала кружиться. Мало-помалу он начал понимать, о чем говорят вокруг.

— Он мил, конечно, Зизи, — услышал он голос нежной блондинки из целого облака прозрачной дымчатой ткани. — Но ведь это так ненадолго…

— Ну отчего же? — возразила Лиза. — Он был просто переполнен жизнью… на самом краю…

— О, поверьте, дорогая, это ровным счетом ничего не значит, — сказал мутный, постепенно обретающий резкость. — Мне приходилось видеть такое. Подобные личности — вода в пригоршне: их не удержишь в Вечности.

— Помилосердствуйте, — сказала Лиза тихо. — Не при нем.

— Он сейчас не слышит, — сказала блондинка.

Лиза покачала головой, обняла Женю за плечо — и мир вокруг обрел плоть. В эту минуту Женя почувствовал такую горячую благодарность, что даже забыл, что признателен мертвецу.