Лунный бархат - Страница 16

— Алло… это я, теть Надь… Ну да. Насчет того же. Вы как, сегодня придете?.. А можно не крольчат, а больших кроликов? Пару?.. Да гости у меня, теть Надь, а что там — один крольчонок на такую ораву… Ага, спасибо, я подойду минут через двадцать пять… Ага, до свидания.

Когда он повесил трубку, Ляля уже завязывала шнурки на туфлях.

— Ты идешь?

— Иду я, иду — куда я денусь…

Женя запер дверь в квартиру. На лестнице было душно и темно, зато улица встретила дивным вечером. Осенний терпкий настой тополей, березового листа, увядающей травы, земли, мелкого дождя был так нежен, так сладок, так ласкал душу, что Ляля замерла у входа в подъезд в восхищенном трансе, только глазея вокруг и вдыхая запах ночного города. Женя ее не торопил. Ему было знакомо это состояние — он и сам дышал медленно и глубоко, смакуя октябрь, как драгоценное вино.

— У, здорово, — пробормотала Ляля, с трудом придя в себя через несколько минут. — А почему это так… как бы… Ну…

— У тебя восприятие поменялось, — сказал Женя. — Ты теперь чувствуешь острее.

— А я думала, вампиры вообще ничего такого не чувствуют. Только злость.

— Ну да. Это у тебя после голливудских фильмецов такое мнение сложилось, ангел мой? Бред собачий. Кто каким был при жизни, таким и в Инобытии будет. А злиться нам с тобой пока как будто не на кого.

— Не знаю, — проговорила Ляля задумчиво. — Не уверена.

— Ладно уже, философ с хвостиком. Пойдем, а то кроличья мама нас не дождется.

Кролики были как серые одуванчики. Они сидели в большой круглой корзинке веселой тетки в пуховом платке. Тетка улыбнулась Жене приветливо.

— Сестренка твоя?

— Сестренка…

— Ты, вон, предложи сестренке — пусть вырастит да разводит. Если все равно кроликов готовите…

— Хорошо бы, да негде нам, тетя Надя. В коммуналке живем.

— Только что в коммуналке…

Ляля сгребла кроликов в объятия. Женя попрощался и пообещал звонить. Оба, не сговариваясь, быстро проскочили переход в метро и вылетели на улицу с бьющимися сердцами, будто сбежали с места преступления. Пролетели освещенное яркими рекламными огнями пространство, автобусную и троллейбусную остановку, строй ларьков — и оказались как-то сами собой на заросшем кустами пустыре, куда почти не долетал уличный свет.

Ляля замедлила шаг и остановилась. Кролики притихли в ее руках. Женя подошел ближе.

— Ты чего затормозила? Что-то не так?

Ляля сосредоточенно молчала, пристально глядя, как кролик подергивает пучками усов, шевелит бархатным треугольником носа… Ее лицо постепенно делалось удивленным и потерянным.

— У меня что-то странное во рту… — перевирая звуки, как человек, жующий резинку или пытающийся нащупать языком больной зуб. — Что-то не то…

— Ничего особенного. Просто клыки… того… ну… вытягиваются. В порядке вещей. Ты вампир или не вампир?

Ляля беспомощно посмотрела на Женю снизу вверх.

— Может, домой пойдем?

— Боишься?

— Жалко. Ручные совсем…

«Сейчас заплачет».

— А есть хочешь?

— Еще как… Жень, а может, мороженое купим…

— Ты хочешь мороженого?!

— Нет… мне кролика жалко… Может, курицу…

— Мертвую? Замороженную? Я ж тебе говорил…

— Он так нюхает…

— Слушай, кончай это дело. Пойми: пройдет пара дней — и ты так проголодаешься, что тебе будет все равно, кого убить. Подождем?

Из уголка глаза Ляли через щеку потекла блестящая капля. Она протянула одного кролика Жене, а второго, всхлипнув, поцеловала сперва между ушей, а потом — в шею… Ее лицо сделалось сосредоточенным и отрешенным одновременно. Занятая собственными ощущениями, она не слышала влажного треска шкурки, хлюпанья и хруста в двух шагах от себя.

Ляля с трудом оторвалась от кроличьего тельца и посмотрела на Женю. Тот смущенно облизнул губы, швырнув в кусты какой-то маленький предмет, показавшийся Ляле кроличьим черепом. Принялся тереть окровавленные руки носовым платком.

— Тепло… и вкусно, очень вкусно, знаешь. Даже мало. Еще бы одного кроличка…

— Хорошего понемножку, вегетарианка. Дорвалась.

— Я ж не думала, что будет так вкусно. Думала — гадость… А это как-то… даже внутри щекотно. И тепло. Может в другой раз купим по паре?

— Знаешь, у тети Нади не кролиководческая ферма. Но если узнаем, где их еще можно брать — без проблем. Слушай, мы уйдем отсюда или тут жить, останемся?

Ляля вздохнула, с сожалением положила на землю мертвого кролика, облизалась и взяла Женю за руку.

— Пойдем, конечно.

Когда пустырь остался позади, стало хорошо. Шел десятый час вечера, дул южный ветер, лицо облекало влажное, молочное, сырое тепло. Мир был — дождь, мокрый асфальт, мокрые деревья, мокрые стены, капли на стеклах, мир напоминал размытую сепию или расплывающуюся фотографию с четырехлучевыми звездами мокрых фонарей. Свежий, летний, вкусный запах дождя, шуршание шин, шелест капель — все это доставляло нежное наслаждение, как музыка или поцелуи.

Порыв поехать в центр, бродить по Невскому, смотреть на черную воду и низкое бурое небо над ней прошел. Теперь хотелось шляться именно здесь, по этим заросшим дворам, где пахнет, как в лесу, а распластанные на асфальте кленовые листья похожи на звезды голливудских бульваров.

Из круглосуточного магазинчика, продающего водку, сигареты, шоколад и музыкальные диски, плеснуло светлой мелодией. Капли фортепиано падали из репродуктора в дождь, звенели и переплетались с уличным шумом и запахом, старый прелестный вальс Мишеля Леграна стекал в наступающую ночь и звенел. Ляля взглянула на Женю искоса, лукаво, весело, выхватила ладошку из его руки, завертелась по асфальту в вальсовом ритме.